Интервью с актером, сыгравшем анестезиолога в недавно прошедшем на Первом канале сериале «Тест на беременность».

Беседу с Сергеем Мигицко предпочтительнее не только слышать, но и видеть. Публикация по определению не может передать всю палитру эмоций этого артиста – весельчака и философа с богатой жестикуляцией, выразительной мимикой и моментальными переходами, вернее, перепадами от шутки к печали, от хохота к задумчивости.

– Сергей Григорьевич, в телерекламе одного лекарства вы произносите фразу: «Нам мученья не нужны». А если говорить не о физической боли, как вы считаете, человеку нужно пройти через некоторые испытания, мучения?

– Видите ли, у меня такая профессия, где легко ничего не бывает. Неспокойное наше дело. Жизнь бурная, ритмы бешеные, эмоции захлестывают, но иначе нельзя – чтобы зритель получил шок, ты не можешь прохаживаться по сцене с холодным носом.

И главное, чему приходится учиться актеру, – это умению терпеть. Обиды, ожидания, душевные распри – когда твои однокурсники уже двинулись вперед, где-то заявили о себе, а тебе такого шанса не дают. Ты хочешь играть Ромео, но выходишь на сцену каким-нибудь пятым стражником. К примеру, я первую свою главную роль – Шарикова в спектакле «Собачье сердце» – получил только спустя… 14 (!) лет работы в театре. Я грезил о роли Меркуцио в «Ромео и Джульетте».

А сам много лет выходил на сцену в образе Осла из «Бременских музыкантов». Атаманшу в «Снежной королеве» играл, ведьмочку в телепостановке «Проделки ведьмы Злюки-Клюки XVI», жулика в спектакле «Малыш и Карлсон, который живет на крыше». В общем, школу детского театра я прошел. И, честно скажу, работать для детей – огромное счастье. Но… Ведь мечталось и о другом. И это с учетом того, что служил я в театре, которым управлял мой Учитель, прекрасно меня знавший.

– Ну, в кино вам повезло практически сразу. После двух-трех второстепенных вы получили главную роль, да еще и у режиссера Гайдая в экранизации гоголевского «Ревизора»!

– Да, причем на пробы фильма «Инкогнито из Петербурга» я пришел совсем желторотым птенцом, мало что понимая в кино. Для меня это стало ролью-учебой. Собралась шикарная группа, артисты невозможного калибра, огромного таланта и мастерства: Папанов, Мордюкова, Куравлев, Ширвиндт, Невинный… У меня от волнения внутри все бурлило, я все время дергался, бегал взад-вперед, постоянно находился в состоянии игры. Им это нравилось, они говорили: «Сохрани эти порывы души, не расплескай». И все же Анатолий Дмитриевич Папанов однажды не выдержал: «Сережа, ну что ты носишься как угорелый, у нас впереди целый съемочный день, не мельтеши перед глазами, присядь, отдохни чуть-чуть». Я послушно сел, но тут же снова вскочил и продолжил наматывание кругов. Ну не мог я усидеть на месте!

Ой, а один раз я так опростоволосился! Прямо перед съемками у меня выпал передний зуб. Чтобы спасти ситуацию, на «Мосфильме» мне сделали роскошный протез, который вставлялся с помощью специального крючочка. Единственное, с ним нельзя было есть. И вот мы снимаем одну очень напряженную сцену. Я жутко перенервничал, устал. Еле дождался, когда объявят перерыв на обед. Весь на нервах побежал в кафе, вытащил изо рта свой зуб-муляж, положил на блюдце и стал есть. Утолив голод, погрузился в состояние умиротворения и, посидев немного в блаженном ничегонеделании, пошел в павильон. Едва я начал произносить свой текст, Гайдай меня прерывает: «Где твой зуб?!» А-а-а! Кошмар! Он остался на блюдечке! Я, весь дрожа, рванул в кафе, сшибая всех на своем пути. Естественно, мой стол уже прибран. Я метнулся к корыту – в таких раньше купали детей – и прямо рыбкой нырнул в него. Копался, плескался, но так своего бесценного зуба и не нашел. Возвращаюсь в павильон, поедом ем себя от чувства вины, получаю порцию нелицеприятных эпитетов от Гайдая и наконец слышу: «Скажи спасибо, что мы изготовили два зуба…» Фу-у-у! А поскольку из доверия я выпал, ко мне приставили гримера, которая, едва съемки заканчивались, этот зуб у меня отнимала.

– А на съемках рязановского фильма «Андерсен. Жизнь без любви» обошлось без приключений?

– Ну что вы, там все было сплошным приключением. Начать с того, что в картине мне предназначалась крошечная роль – друга главного героя, хозяина магазина игрушек. И только потом Рязанову вдруг показалось, что у меня есть сходство с великим сказочником. Начался поиск образа. Вообще, Рязанов буквально достал меня этими пробами. Извел. Пока я не сыграл все ключевые сцены, режиссер меня все не утверждал. Помню, как-то утром раздается телефонный звонок. Какой-то дядька представляется продюсером и предлагает мне главную роль в блокбастере. Много съемочных дней, высокие гонорары. Заманчиво невероятно. Я разволновался, объясняю: «Я жду сообщения из Москвы, кажется, буду сниматься у Рязанова». – «У кого?! Да это же страшный человек. Он вас обманет, скажет, что утвердил, а потом кинет. А если возьмет, то измучает». Я разволновался еще больше: «Перестаньте так говорить. Не знаю, что будет дальше, но мы с ним уже работаем…»

Еще минут десять этот дядя меня мытарил, пока наконец не раскололся. Оказалось, это был сам Эльдар Александрович, который меня разыграл. Он вообще обожает шутить и, как правило, все его придумки эксклюзивные. Год мы работали вместе, и обману, если скажу, что Рязанов всегда был нежен и ласков, но все равно я ему очень благодарен. В моем понимании это человек-гений, наиталантливейший, причем в самых разных областях: кино, литература, поэзия… Умнейшая голова, тонкий лирик, при этом настоящий мужик. В свои уже далеко не молодые годы работал по 16 часов, выдерживал съемки и в холод, и в жару, и в шторм, когда от качки все еле дышали. И каждый день на площадку приходил первым, а уходил последним.

– Ну а проблемы на съемочной площадке, о которых сам же Рязанов вас предупреждал в своем розыгрыше, были?

– У меня на этой картине было две сложности: требовалось, чтобы я научился ездить верхом и кататься на коньках. В фильме я перевоплощался в разных персонажей и в образе короля Дании должен был скакать на лошади. Сначала была сцена, когда я подъезжаю к крыльцу и спрыгиваю с лошади. Ну ладно. Подводят коня. Ужас. Конь-огонь, огромный, сильный, с норовом. Каскадеры спрашивают: «Вы когда-нибудь ездили на лошади?» – «Никогда!» – «Не страшно. Мы коня запускаем, он обученный, а вы его, главное, осадите в нужном месте». Я в панике, совсем зажался, а лошади очень тонко чувствуют наездника, в первую же секунду ощущают, кто в седле. Начали репетировать.

Когда конь поскакал, я болтался на нем как поплавок, когда рыба дергает. Рязанов тут же устроил мне прилюдную порку: «Да что это такое?! Король Дании был шикарным наездником, а ты… Мешок! Да я тебя сейчас уволю, сниму с роли!» Я умирал от стыда. Но худо-бедно сцену мы сняли. А через месяц нужно было три съемочных дня ездить на лошади. Эльдар Александрович пригрозил: «Если ты будешь так же ездить – пеняй на себя!» Со страху я побежал в конно-спортивную школу. Жеребец, по имени Граф Шувалов, попался своенравный и тоже сразу почувствовал во мне дурака. И на первом же занятии сбросил. Вдруг сорвался с места как оглашенный, понес меня, а потом резко остановился. И я так – фьють! – как пробка из бутылки с шампанским вылетел из седла через его голову. Счастье, что упал на опилки. Слава Богу, на съемках мне достался милейший конь Байкал – долгожитель, много лет игравший в операх Мариинского театра. Этот умница все понимал. Я к нему перед съемкой подошел, принес сахарочек, печенье и попросил: «Байкал, помоги, не подведи, а то вон там у монитора сидит человек, который со мной церемониться не станет…» И конь не подкачал.

Не менее проблемная ситуация сложилась с коньками. Начал было сам учиться, но ничегошеньки не получилось. Попросил свою приятельницу, тренера, поставить меня на коньки. Она это сделала, и я начал потихонечку ездить у нее на катке «Юбилейный». И вот уже стал перемещаться по льду, не хватаясь руками за борта. Но на прямых ногах, качаясь и постоянно балансируя. И вдруг раздается громкий голос, усиленный микрофоном: «Согни ноги!» Оглядываюсь ошарашенно: «Вы ко мне обращаетесь?» – «Да. Повторяю: согни ноги!» – «А вы кто?» – «Плющенко», – отвечает. Оказывается, Женя там проверял свою фонограмму. (Хохоча.) Ну уж под таким руководством я просто не мог не покатиться.

– Сергей Григорьевич, а по каким причинам вы изначально устремились к этому, как сами говорите, нервозатратному актерскому делу?

– Артистом нужно родиться. Нужно, чтобы внутри тебя бил фонтан. Я, сколько себя помню, прямо-таки повернут был в сторону лицедейства: постоянно что-то изображал, играл на гитаре, пел песни, сочинял и декламировал какие-то идиотские стихи. В шесть лет уже выступал с собственными номерами. С первых классов был записан во все кружки: в хоре пел, в драмтеатре играл, в театре на пальцах – «Пальцемин» назывался – участвовал. Потом пошли КВН, «Голубые огоньки» и так далее… В общем, все шло к тому, чтобы я стал артистом, у меня и мыслей других по части выбора профессии не было.

Хотя папа усиленно склонял меня к военному училищу. Даже выбрал мне вуз – Львовское высшее военно-политическое училище, факультет журналистики. Аргументы в пользу будущего места работы были такими: помимо того что это по-настоящему мужская профессия, еще и зарплата приличная, можно будет и мир посмотреть, и по стране поездить. Плюс обмундирование выдают, что немаловажно. Но мир театра (о кино я тогда и не мечтал) меня буквально манил. Я не пропускал ни одной театральной премьеры в Одессе – ни в Русском театре, ни в Украинском музыкально-драматическом, ни в Театре музкомедии. А еще тетя моя работала в Театре оперы и балета – буфетчицей. Благодаря ей я попадал и туда.

– Одесса – удивительный город…

– Город своего детства я вспоминаю только с одного ракурса – праздничности. Солнце, близость Черного моря, смешение людей самых разных национальностей, ну и, конечно, одесский юмор… Папа мой артиллеристом прошел две войны – финскую, где был тяжело ранен, и Великую Отечественную, закончил службу в звании полковника. Писал хорошие стихи, тонко шутил. Мама по профессии, как я говорю, ревизор, поскольку работала она в контрольно-ревизионном управлении Министерства финансов Украины. (Смеясь.) В выходные дни родители снимали с себя плащи госслужащих и становились… высококультурными людьми. Обязательно ходили в театры, в кино, на выставки. Дома была огромная библиотека. Я обожал рыться в книгах, запоем читал всякие романы о приключениях, путешествиях, схватках.

Родители допоздна пропадали на работе. А растила меня бабушка, мамина мама. Кстати! Евгения Прокофьевна была простая женщина, по-моему, кроме школы, нигде не училась, но в ней точно сидел актерский ген, о чем сама она и не подозревала. Бабушка знала огромное количество песен, каких-то народных хохм, анекдотов и была необыкновенно интересной рассказчицей. Я ее обожал. А она меня. Тряслась надо мной. Помню такой случай. Мы вместе пошли купаться. Плавать я начал лет с пяти – мама научила. А бабушка не умела. И вот в тот раз я бесстрашно поплыл к буйкам. Добравшись до цели, обернулся и увидел такую картину: бедная бабуля решила, что меня пора спасать. Кричит: «Сережа, Сережа!» – и все глубже заходит в воду: колени, живот, грудь, шея, и вдруг… поплыла. Я обалдел.

Жили мы в квартире со смежными комнатами: спальня выходила в большую комнату, та – в коридор, за которым располагалась кухня, и все постоянно перекрикивались: «А? Что ты сказал?! Говори громче!» А такого, чтобы подойти поближе к человеку и просто поговорить, не было. Да и все окружающие люди были очень громкие, шумные. У нас дома стоял огромный раздвижной стол, за которым периодически собирались друзья родителей, родня. Устраивали домашние капустники, пели песни. Энергетика таких посиделок была бешеная. Часто собирались и во дворе. Все двадцать квартир!

– Зачем же вы из такой чудесной, во всех отношениях теплой атмосферы отправились в промозглый Питер?

– Абсолютно случайно. Девушка из школы, с которой мы вместе участвовали в самодеятельности, поступила в ЛГИТМиК. Мы с ней переписывались, и она активно агитировала: «Давай, не стесняйся, у тебя данные, ты поступишь…» Ну я и стал готовиться. И можете себе представить, поступил с ходу. Причем на курс Игоря Петровича Владимирова – художественного руководителя Театра имени Ленсовета. Великое счастье мне привалило.

– Извините за вопрос, у вас есть особенность речи – в разговоре вы спотыкаетесь. Представляется, что заикание должно быть для артиста преградой в профессии.

– Так у меня еще и говор был одесский. Педагоги на экзаменах полагали, что я просто придуриваюсь. И все же… Говор быстро выправился на занятиях по сценречи, а заикание… На сцене это у меня пропадает. Почему? Объяснить не смогу. Это неисследованная штука. Вот мой близкий товарищ заикается сильнее меня, но когда берет в руки гитару, может петь часами, ни разу не споткнувшись.

– Хорошо было учиться на курсе у руководителя театра? Ведь это почти стопроцентная гарантия зачисления в труппу.

– Со мной вышло иначе. У меня случилось дисциплинарное нарушение. Выпил немножко, слегка набедокурил. Но из этого раздули дело – комсомольское собрание: «мы рассмотрим…», «поставим на вид…», «накажем…». Игорь Петрович был человеком широкой души, но когда дело касалось принципа, был непреклонен. Я ходил к нему, просил прощения, пытался уговорить сменить гнев на милость, но все было бесполезно. Я тогда получил очень сильный удар. Разумеется, расстроен был ужасно, страдал. Чтобы совсем не отчаиваться, показался в другой театр – Малый драматический, и меня взяли. Но… Жил я ужасающе. Нигде. Денег не хватало катастрофически, постоянные долги, жилья не было. Как бомж, болтался между небом и землей. Случалось, и на вокзале ночевал. А днем скитался, неприкаянный, по городу. Это очень сильно выматывало.

Короче говоря, в тот период я принял спасительное решение: пошел и сдался в армию.

– Сами пришли в военкомат?!

– Да. Военком чуть со стула не упал от удивления, сказал: «Чтобы артист сам пришел?! Такого я не помню». Поскольку в военном ансамбле свободных мест не было, я попал на службу в мотострелковую часть, на Карельский перешеек, у границы с Финляндией. Был пулеметчиком, причем очень хорошим. (Смеясь.) Если что – обращайтесь… Разумеется, и в армии я применил свою профессию. Через две недели развил бешеную активность по части самодеятельности. Местный клуб, где давным-давно никто ничего не делал, задрожал: ВИА, ансамбль жен офицеров, детский коллектив, театр миниатюр… Вскоре мы с моим подразделением выиграли какой-то конкурс, даже в Питер приезжали.

Единственный минус этого армейского года: моего персонажа в «Соломенной шляпке» – кузена невесты Бобена – озвучивал не я, а Александр Демьяненко, поскольку в армию я попал сразу после того, как снялся в этой картине, а оттуда на озвучание меня не отпустили. Как же я был рад, оказавшись на съемках этого потрясающего фильма! Андрей Миронов – это вообще кумир, волшебник, бесценный бриллиант из Алмазного фонда. А в жизни хохмач. Я его обожал. Помню такой момент.

Съемки проходили в Тарту, съемочную площадку на улице окружили сотни людей. И вот в перерыве сидит Андрей Александрович, сосредоточенно куда-то смотрит. «Отдыхаете?» – спрашиваю. «Нет, подожди, – говорит, – не отвлекай. Видишь ли, я ясновидящий и сейчас общаюсь с астралом». Я обомлел. А он продолжает: «Только это никому не известно». Я ошарашенно: «Вы меня разыгрываете…» А он вглядывается в толпу и говорит: «Не веришь? Ну смотри. Вон стоит девушка в желтом костюмчике. Сейчас я постараюсь угадать ее имя. Ой, а оно у нее очень странное – Сигия». Я усомнился: «Да такого имени-то не существует». Он обидчиво: «Ну все, раз не веришь, больше ничего тебе не скажу». Я тут же направился к той девушке, подошел, поздоровался. Она оказалась эстонкой. Я поинтересовался: «Как вас зовут?» Она ответила: «Сигия». У меня был шок… Потом выяснилось, что это была знакомая Андрея. Но насколько мастерски он разыграл свою миниатюру!

– После армии вы снова погрузились в ту же обстановку – ни кола, ни двора?

– Перед тем как уйти служить, я зашел попрощаться со своим Учителем, и Игорь Петрович сказал: «Отслужишь – и возвращайся к нам, возьму». Так что в армию я ушел окрыленный. И спустя год уже пришел в свой любимый Театр имени Ленсовета, где и служу до сих пор. Но с жильем все-таки было туго, я снимал какие-то углы, скитался по съемным комнатам, коммуналкам. Года три вместе с женой (!) вообще жил в гримерной театра. Я тогда женился в первый раз. Людмила тоже была иногородняя, и Игорь Петрович разрешил нам здесь пожить. У нас был диван и кипятильник, на окне стояли чемоданы с гардеробом. Когда другие артисты после спектакля расходились по домам, мы приступали к семейной жизни.

– Вы были влюбчивы?

– Как-то я сам о себе сказал такую фразу: «Если по улице идет мужчина непонятного возраста, непонятно во что одетый и каждую встречную женщину провожает взглядом – это я». Очень точная получилась характеристика. Не случайно же трижды женился. Я вообще на знакомства был лихим парнем. Молодой, жил весело. Помню один из своих первых дней рождения в Ленинграде. Отмечали в общежитии. Я пригласил кого-то из однокурсников, соседей по общаге, а когда пошел в магазин за продуктами, еще человек 15 прихватил с улицы.

И женился так же спонтанно. Встретились с Милой на улице, познакомились, зароманились, потом лет десять прожили в браке. С позиции своих нынешних лет я понимаю, что в те годы жениться мне было рано. С одной стороны, профессия, отнимавшая много времени и сил, с другой – неустроенность. И все же я считал, что все нужно делать по велению сердца. Если хочется – вперед! Дочка у нас родилась, Катя. Да, я был женат трижды, с женами мы прошли сложные пути, но я благодарен каждой из них и совершенно ни о чем не жалею. И дочерей своих – как старшую, так и младшую – очень люблю.

– Чем они занимаются?

– Катя уже давно окончила Щукинское театральное училище, сейчас работает в «Ленкоме», чем мы с ней оба гордимся. Еще бы, оказаться в театре под руководством такого Мастера, как Захаров, – огромное везение. Однажды мы с Марком Анатольевичем повстречались на каком-то мероприятии, он отозвал меня в сторонку и говорит: «А вы знаете, как скоро про вас будут писать? «Это отец Кати Мигицко». Вот так элегантно похвалил дочку. Пошутил, конечно, но мне было приятно.

Муж Катин к театру не имеет ни малейшего отношения, окончил академию управления. Гена парень очень хороший, сразу мне понравился. Приятно, что свадьбу они играли здесь, в Питере. Дочка позвонила: «Папа, в Москве большие очереди, ждать долго, можно нам расписаться у вас?» Я, как говорят у нас в Одессе, нашел концы – договорился, чтобы для них отыскали лазейку среди желающих бракосочетаться. Свадьба была скромной – человек на двадцать. По-простому: ресторан «Кабачок Одесса-Мама», водка, селедка и дядя Миша Боярский – мой давнишний друг. Несказанно рад тому, что два с лишним года назад Катя подарила мне внука. Жаль только, что Арсений растет не у меня на глазах и вижу я его не так часто, как хотелось бы.

А с младшей моей дочкой, Аней, мы живем вместе. Она учится на третьем курсе театральной академии. Раньше дочка занималась акробатическим рок-н-роллом. И стала чемпионкой мира в классе формейшн.

– Мама Ани – ваша нынешняя супруга?

– Да, Ольга Владимировна. По профессии она экономист, но всю жизнь остается большой поклонницей театра. В сфере искусства Оля продвинута намного больше меня, ходит на все спектакли, концерты, вернисажи… Так сложилось, что после своего первого развода я снова женился, а отношения с женой как-то не задались. И тут встреча с Ольгой. Она была студенткой и заядлой театралкой, часто приходила к нам в театр. Однажды я случайно заметил ее после спектакля, до сих пор помню какого – «Трехгрошовая опера». Вышел с коллегами из театра, увидел симпатичную задумчивую девушку. Подошел: «Привет!» – «Привет». – «А как вас зовут? А не нужно ли вас куда подвезти?» Потом я приглашал ее на спектакли, репетиции, футбольные матчи, знакомил с друзьями. А дальше Ольга по распределению после института уехала в другой город. Так что процесс нашего сближения был долгим – шесть лет, и никто не предполагал, что дело зайдет так далеко. (Взглянув на часы.) Ой, а ведь мне уже пора бежать на спектакль!

Знаете, я сейчас скажу, как у нас в Одессе говаривал руководитель ансамбля, перед тем как завершить бесплатные выступления и приступить к получению чаевых «под заказ». Он объявлял: «Уважаемые посетители, наш оркестр начинает заканчивать свою работу…»

Татьяна Зайцева
портал tele.ru, 24.02.2015